— Эх, хозяевать не научились, — сказал он с неодобрением в голосе. — Видать, богато живут.
— А что там? — спросил Вихров.
— Глядите, товарищ командир, сколь гвоздья хорошего покинуто, — показал Харламов. — А нам оно еще, ох, как пригодится, как кончим войну.
Он нагнулся и стал собирать гвозди. Во двор быстрыми шагами вошел Митька Лопатин с газетой в руках. Его скуластое лицо сияло.
— Товарищ командир, — обратился он к Вихрову, — вот газетку достал. Вот это да! Ну и шибко здорово пишут!.. Почитайте… Эй, товарищ доктор, Климов, послушайте!
Приятели прекратили беседу и подняли головы.
— Вот это самое место, — показывал Митька, присев на корточки подле Вихрова. — И на обратной стороне тоже есть.
Вихров кашлянул и начал читать:
— «Рабочие Франции, Польши и Англии открыто выступают против войны, затеянной польскими панами по наущению Антанты.
В городе Лодзи восстали рабочие военного завода. В Варшаве пехотная бригада отказалась выступить на фронт…»
— И вот еще, — показал Митька.
— «Грузчики французских и английских портов отказались грузить оружие для отправки пилсудчикам», — прочел Вихров.
— Ура! — закричал Митька, вскочив и приплясывая. — Вот, братцы, как! За нас весь мировой трудящийся класс!
— Ну держись теперь, Антанта! — сказал Харламов.
— Товарищ командир, как это называется? Слово такое чудное? — спросил Митька.
— Какое слово?
— Ну, чтоб выразить, что все трудящиеся с нами.
— Солидарность?
— Во-во, солидарность! Я на митинге это слово слыхал, но вначале не понял, что оно обозначает, — говорил Митька, в то время как Кузьмич, достав записную книжку, что-то записывал. Он любил «умные» словечки, но часто употреблял их не к месту.
— Кого-то ведут, — сказал Харламов, глядя на открытые ворота: оттуда двое красноармейцев вели под руки товарища с залитым кровью лицом. — Да это Гришин, — узнал он бойца, — что с ним?
— Товарищ доктор, принимай раненого, — сказал красноармеец в буденовке. — Хотели вот к врачу вести, да далеко.
— А что, разве я хуже врача понимаю? — недовольно буркнул Кузьмич, раскрывая медицинскую сумку и доставая из нее йод и бинт. — А ну, показывай, что у тебя, — сказал он Гришину, который опустился подле него. — Это кто же тебя так? — спросил он, увидев рваную рану над глазом.
— Конь.
— Так… Ударил, значит. Ну, это для меня плевое дело. Факт!.. И между прочим, у тебя пустяки…
— Как сказать, товарищ доктор. Пустяки! Немного повыше — и голову бы оторвал, — сказал боец в буденовке.
— Ну и что ж! Починили бы и голову, — заговорил Кузьмич, обильно смазывая рану йодом. — Ничего это нам особенного не представляет… Не крутись, сиди спокойно. В лучшем виде приставили бы. Да что говорить, в германскую войну одному командиру полка голову оторвало — я пришивал. Так он потом бригадой командовал.
Вихров усмехнулся. Митька фыркнул в кулак.
— Нет, уж это, товарищ доктор, я извиняюсь, — сказал Харламов.
— А что? Да нет, я и не говорю, что ее навовсе оторвало, — чувствуя, что перехватил, поправился Кузьмич. — На главной жиле держалась. Вот я, значит, ее и того…
— Пришили?
— Факт.
— Да, бывает…
Во двор вбежал Крутуха.
— Товарищ командир, — сказал он, приметив Вихрова, — вас до комзска. Срочно требуют.
— А что там, не знаешь? — спросил Вихров, берясь за сапоги.
— Какие-сь бумаги со штабу прислали.
Вихров быстро оделся и вместе с Крутухой вышел на улицу.
Когда Вихров вошел в небольшой обсаженный тополями двор, куда привел его Крутуха, Иван Ильич, Леонов и йльвачев лежали на бурке в тени кустов цветущей сирени и тихо беседовали.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листья, мелким золотистым узором рассыпались по затененной деревьями и кустами траве. Остальная часть двора была залита ярким светом, и только под поветью, где лениво жевали сено Мишка и рыженький конек Крутухи, стояла прохлада.
В глубине двора, у колодца с журавлем, дымил ведерный самовар с надетой на него железной трубой.
Услышав шаги, Иван Ильич поднял голову и увидел Вихрова.
— Проходи. Садись, — он показал на вкопанную в землю скамейку у круглого садового стола. — Мы сейчас кончим…
Вихров присел на скамейку и стал смотреть на Крутуху, который, сняв сапог, раздувал голенищем самовар. Вихров уже имел случай убедиться в том, что командир эскадрона любил попить чайку и возил в тачанке собственный самовар, которым Крутуха очень гордился, так как самовар был один на весь полк и даже сам Поткин в свободную минуту заходил к ним посидеть за стаканчиком чаю.
— Вихров! — позвал Ладыгин. — Иди садись ближе… Ну, рассказывай, как во взводе дела? — спросил он, когда Вихров присел подле него.
— Все как будто в порядке, Иван Ильич. Только вот Лопатину нехорошее письмо из дому прислали.
— Что такое?
— В семье у него неладно. Надо будет написать местным властям… Я напишу.
— Ты ему обещал?
— Что?
— Письмо написать,
— Обещал.
— Добре. Только смотри сделай. Мой дед говаривал так: «Лучше сделать не обещав, чем, обещав, не сделать». А я бы добавил: никогда не обещай, если не уверен, что исполнишь.
— Да у меня пока случая не было, — сказал, краснея; Вихров.
— А я ничего не говорю. Только предупреждаю.
— А что ему пишут? — спросил Ильвачев.
— Брат пишет маленький. Да вот я покажу. — Вихров достал из кармана письмо и подал его Ильвачеву.
— Очки, — сказал Ильвачев, — где мои очки?.. А, черт, вот они.
Поискав в карманах, он вытащил за оглобельку очки и надел их на свой острый нос.
— А ведь действительно безобразие во всех отношениях, — сказал он, прочитав письмо и возвращая его Вихрову. — Мальчишка сидит голодный, отец и мать убиты. Иван Ильич, — он повернулся к Ладыгину, — а мы ничем не сможем помочь?
Ладыгин в раздумье пожал плечами.
— Прямо ума не приложу, — сказал он, помолчав. — Разве что денег собрать? Да нет, на них сейчас ничего не купишь.
— А помочь надо. Лопатин — боец очень хороший, — заметил Леонов.
— Замечательный боец, — подхватил Вихров. — Его надо на курсы послать. И, главное, учиться хочет… Выпросил, понимаете, у меня строевой устав и почти весь переписал в тетрадку.
— Войну кончим — пошлем обязательно, — согласился Ладыгин. — А сейчас надо подумать, что мы сможем сделать для него в наших условиях.
— Тогда вот что: я поговорю с Ушаковым, — предложил Ильвачев.
Он поднялся с бурки и привычным движением поправил ремень.
— Ты что, уже пошел? — удивился Ладыгин.
— Не люблю откладывать. А потом у меня еще есть дела к комиссару.
— Добре… Ну, смотри возвращайся скорее. Ильвачев пошел со двора.
— Мне разрешите идти, товарищ командир эскадрона? — спросил Вихров.
— Сиди. Чай будем пить… Да поимей в виду: в три часа эскадронное собрание. У тебя взвод в сборе?
— Всегда в сборе, товарищ командир.
— Ну, смотри… А, твой приятель идет, — сказал Ладыгин.
Вихров оглянулся (он сидел спиной к калитке) и увидел Дерпу.
Дерпа остановился поодаль, отчетливо козырнул командиру эскадрона и с нерешительным видом покосился на Вихрова.
— Проходи, Дерпа, — приветливо сказал Иван Ильич, с видимым удовольствием оглядывая мощную фигуру молодого командира. — Проходи и садись.
— Я к тебе по делу, братко, — заговорил Дерпа, присаживаясь на бурку и обращаясь к Вихрову. — Никак себе подходящего коня не подберу. Взял одного, а он посередь дороги лег. Сегодня весь полк обошел. Есть, конечно, кони хорошие, но по росту мне никак не подходят. А вот у вас в эскадроне я одного приглядел. Вороной жеребец. Здоровый. Шесть вершков. Один пушку потянет. Он у вас в обозе ходит. Знаешь небось? Ну вот. Злой, гадюка, но ничего, я бы его обломал. Ты поговори со своим командиром, братко. Может, сменяемся, а? Я придачи сапоги новые дам.
— Вряд ли он придачи возьмет, — сказал Вихров, с улыбкой посматривая на Дерпу и любуясь его простотой.
— О чем-толкуете? — прислушиваясь к их голосам, спросил Ладыгин.
Вихров в двух словах объяснил ему просьбу Дерпы, упомянув и о придаче.
— Ну что же мне с тобой делать? — сказал Иван Ильич, глядя на Дерпу. Глаза его смеялись. — Добре, отдам тебе вороного. Хотя мне самому в обозе хорошие кони нужны. Ты все же на смену подходящего приведи. Ну а сапоги носи себе на здоровье.
— Вот спасибо, так уж спасибо! — заблагодарил Дерпа. — А то хоть пеший ходи.
— Крутуха! — позвал Ладыгин. — Как у тебя самовар?
— Поспел, товарищ комэск.
— Тащи.
Крутуха поставил на стол кипящий самовар, потом проворно сходил в хату и возвратился с двумя табуретками.
— Консервы открой, — сказал Ладыгин. Ординарец принес деревянный кованый сундучок, достал из него чайник, чашки и хлеб.
